Поступь войны

by David Denby

Рецензия на фильм "Император и убийца"

Пятиактная историческая драма известного китайского постановщика Чэнь Кайгэ порой грешит чрезмерной пестротой, что событийной, что интонационной. В ней – погони и сражения, многоходовые придворные интриги, тайны женских покоев, старые травмы, новые привязанности, непоправимые решения. Но общая тема картины, ее смысловое ядро прочитывается без труда. «Император и убийца» - это фильм о перерождении. Цзин Кэ, бессердечный наемник со щегольскими колокольчиками в волосах, превращается в смиренного терзаемого совестью праведника, а после – снова в убийцу, ведь иногда нет ничего праведнее, чем отнять чью-то жизнь. Ин Чжэн, мальчишка-заложник, выросший в чужом краю, теперь сидит на троне, посылая в бой армии, и собственная мать, седая, заплаканная, бьет его по лицу слабыми руками, о, изверг, изверг. По капле изживает в себе прежнюю наивную девочку госпожа Чжао – невеста, сообщница, предательница. Пока же антагонисты неспешно движутся своими путями, чтобы однажды оказаться на расстоянии меча друг от друга, перерождается и сама Поднебесная: независимости княжеств осталось несколько лет, в дыму сожженных крепостей под стоны изрубленных и замученных восстает единая империя. А где рождение, там, конечно – и кровь.

Биографии завоевателей с этической точки зрения неизменно сомнительны. Не является исключением и жизнь легендарного Цинь Шихуанди, равно известного недолговечным объединением Китая, строительством Великой стены, массовым сожжением книг и удобрением пашен не всегда бездыханными телами идейных противников. Работая с подобным материалом, художнику не усидеть на двух стульях: рано или поздно придется высказаться определенно, осуждая, или, напротив, оправдывая. И весьма примечательно, что даже два современных китайских классика – Чэнь Кайгэ и Чжан Имоу – некогда учившиеся на одном курсе в Пекинской киноакадемии и дебютировавшие (в качестве, соответственно, режиссера и оператора) с одним и тем же фильмом, обращаясь в своем творчестве к широко известному по летописям эпизоду покушения на правителя, оказались по разные стороны барьера. В своем прогремевшем в мировом прокате «Герое» Имоу, не скрывая ужасов войны, хотя и изрядно сглаживая их воинствующей метафоричностью видеоряда, поставил цель выше средств и нравственной победой объявил умение человека смирить свою личную боль перед великой мечтой о царстве всеобщего мира и благоденствия. Кайгэ, разрабатывавший тот же сюжет четырьмя годами ранее, напротив, без всяких метафор и ухищрений, без героического флера показал, во что может превратиться даже самая красивая цель и самые верные средства в руках безумца.

При этом большой ошибкой было бы помещать «Императора и убийцу» в ряд произведений о развращающей природе власти. Возможно, правда, он задумывался таковым, тут трудно судить с уверенностью, так как далеко не все характеры в фильме прописаны последовательно и объемно, а потому можно допустить, что кто-то из персонажей в процессе зажил собственной жизнью. Но фактически состояние «до» совершенно выпало из кадра, и в первые же секунды своего появления на экране властитель, то самозабвенно третирующий угодливых генералов, то впадающий в странноватую лукавую сентиментальность, выглядит не слишком здоровым душевно. Причем мания, определяющая его личность, явно связана скорее со страхом, чем с могуществом. Недавно провозглашенный императором, он панически боится высоты, на которой оказался, и, под лисьими взглядами придворных, под насмешливый шепот посвященных в тайну его рождения, карабкается все выше, чтобы только не упасть. А по дороге, кажется, теряет лучшие свои чувства, саму способность испытывать их. Даже мечта о мире во всем мире, до конца остающаяся его утешением, все больше отдает ложью. Над гигантской картой все прибывающих земель сладко грезить о будущем, и дело Шихуанди – безусловно, много больше и значительнее его самого. Но при этом все сложнее не замечать, как велика цена призрачной тени будущих благ, как шатко здание, выстроенное на плечах погребенных заживо. Замаранные кровью невинных руки не способны нести свободу и спасение, как бы ни жаждал того их хозяин. В конце концов, что способен создать тот, кто разрушает все, к чему ни прикоснулся?

Главы, на которые разделен фильм, не равно удачны по силе воздействия. Первые две, представляющие центральных героев, смотрятся значительно слабее последующих. Тут сказывается и упоминавшаяся выше непрописанность отдельных персонажей, из-за которой их поведение часто кажется слишком эксцентричным, и так и не достигнутый оптимальный баланс трагических и мелодраматических элементов. Но чего у Кайгэ не отнять, так это серьезности. Там, где он недожимает с актерами (даже Гун Ли у него лишь ближе к концу ленты находит поле применения для своего недюжинного драматического таланта), это искупается предельной реалистичностью, размахом, правдиво и просто выведенной сутью войны, ее зловонным дыханием, ее царственным порфиром. Режиссер не играет в игры: не облекает человекоубийства в одежды притчи или поэмы, не украшает его трюками, не экспериментирует с избыточным натурализмом, не делает из батальных сцен эпичного аттракциона. Влажная земля, истоптанная конницей, изрытая недавними могилами, грязна, кровь - тепла, слезы – солоны, и, хотя грань между сумасшествием и героизмом – тоньше волоса, ты всегда понимаешь, по какую герои сторону. Не впадая в модный сегодня гуманистический пафос, Чэнь Кайгэ исповедует веру в то, что воистину есть идеи, ради которых стоит умирать и убивать, стоит, подобно отважившимся на последнее бегство детям Чжао, совершать над собой немыслимое. И решающей оказывается не столько масштабность цели, сколько искренность идущего к ней. Быть может, потом история расставит все по угодным ей местам, раз и навсегда решив вопрос о том, чья мечта была красивее, но до тех пор, пока мы не утратили способность видеть истину, побежденный не обязательно будет проигравшим, а ситуативным «историческим правдам» придется подвинуться.