Эмили Джейн
Рецензия на фильм "Голод"
10:16 (total body count)
«Голод» встречает зрителя неотчетливым ощущением бессилия и
уютно устроившимся на тарелке надзирателя Рэймонда Логана завтраком. Колбаски,
аппетитно подрумяненные ломти бекона, солнечная глазунья. Возможно — кофе, но
об этом приходится догадываться по размерам чашки: полнометражный дебют Стива
МакКуина не из тех лент, которые дразнят зрителя виртуальными ароматами и
прочими элементами иллюзорной сопричастности. Как бы крупно и реалистично ни
показали чьи-то смятые дубинкой губы, беззащитную наготу, струю воды, смывающую
со стен испохабленных камер наслоения дерьма, вот этот улыбающийся желток,
ссадины на костяшках пальцев (…снежинки, садящиеся на ссадины …холодную воду,
ссадины баюкающую) и прочие детали «неприятностей» в Ее Королевского Величества
тюрьме Мейз, у вас не будет шанса ни скривиться от омерзения, ни сочувственно
дрогнуть плечом, ни вдохнуть сытный утренний запах логановского завтрака,
тонким намеком предвещающий недели добровольной голодовки заключенных.
Беспримесный визуал. Дистанция. Анестезия.
Задумчивое лицо на постере, обилие в титрах имен, которые
при желании можно найти в учебниках новейшей истории, и непрестанные реверансы
в сторону мелкой конкретики тюремных бунтов начала 1980-х — «одеяльного»,
«грязного», «голодного» — не должны вводить в заблуждение: это не реконструкция
волнений в Северной Ирландии и уж тем более не байопик. Скорее зарисовка или,
коль скоро эстетика фильма выстроена не на образах, а на неспешных медитативных
процессах — воспроизведение, хроника, жестокая ролевая игра. Продолжая курс на
дистанцирование, МакКуин обрисовывает 27-летнего зачинщика голодовки активиста
ИРА Билли Сэндса едва-едва, легким контуром: одно принятое решение, один
флэшбек, характерный ирландский выговор Майкла Фассбендера, его рыжая щетина.
Впервые попадая в фокус чуть ли не на середине картины, герой, почти рандомно
выхваченный из массы бледных тел, корчащихся под ударами в очередной раз
пытающихся навести в Мейзе порядок военных, тут же начинает умирать — так же
схематично, выразительно и обезличенно, как и жил: спрессованные в двадцать
умеренно мучительных минут шестьдесят шесть дней безнадежного упрямого
саморазрушения, показанного, к тому же, в преломлении скорее физиологии, нежели
психологии, с худобой, пролежнями, кровавой рвотой и молчанием, нарушаемым лишь
бесстрастным голосов врача, фиксирующего ход необратимых изменений в организме.
Конечно, неизбежно прозвучит вопрос: «зачем?». И, конечно,
внятного ответа на него не будет. Сэндс давно не верит в диалоги, а, быть
может, и никогда не верил: его выбор, как и у других сердитых молодых людей с
детскими именами (Билли, Дейви, Джерри) — путь принуждения, силы. Даже в тот
единственный раз, когда он берет слово, выплескивая свои мысли и чувства в
последнем разговоре со священником, это — попытка не столько объясниться,
сколько самому укрепиться в решении, которое внутренне ощущается как
безвариантное, единственно возможное. В детстве он был бегуном и не научился
останавливаться. Не уважаемый никем, он научился уважать себя. И была еще
страница, вырванная из Библии или та школьная поездка на футбольный матч и
бьющийся в ручье раненый олененок… Слова, слова, много слов, среди которых
каждый при желании может выбрать себе версию случившегося. В 2008-м, когда
фильм только вышел в прокат, этого, вероятно, было достаточно. Сегодня, после
всех терактов последних лет, труднее: флер мученичества, некогда окутывавший
деятельность «освободительных» экстремистских организаций успел выветриться, и
борьба арестованных за право считаться не уголовниками, а военнопленными
(пользуясь при этом дополнительными послаблениями и благами) не располагает
больше к беспримесному сочувствию.
Моментами кажется, что МакКуин ошибся, не отважившись выйти
за пределы тюрьмы и показать всю глубину раздиравших в те годы Ольстер
социальных, религиозных и политических противоречий, которые одни, наверное, и
могли бы стать искомым ответом, оправданием. Но, присмотревшись, обнаруживаешь,
что все это уже есть в картине. Противостояние в стенах Мейза с его
бессмысленным зверством, мелкими унизительными подробностями и затхлой
атмосферой тупика — это те же ольстерские события в миниатюре. Здесь так же
есть те, кто, бунтуя против невыносимой жизни, готов делать ее еще невыносимее,
и те, кто, будучи по долгу службы вынужденным отмывать от демонстративно
пролитой мочи пол, изливает раздражение в зуботычинах, а потом вздрагивает,
видя себя в зеркале, и безуспешно пытается подавить рыдания. Долгая преамбула
«Голода» — в сущности никакое не вступление, а именно что взгляд из зазеркалья.
Фактически нам рассказывают две симметричные истории, вернее, даже — дважды
одну и ту же историю, примеренную на людей, волей судьбы оказавшихся по разные
стороны дубинки, решетки, государственной идеологии. Рэймонд Логан и Билли
Сэндс бегут из Мейза единственным способом, который им оставлен. И в этом есть
глубокая художественная правда. Вот только заострить противопоставление
«бесславной гибели» первого «мученической кончине» второго у МакКуина, пожалуй,
не получилось. Уж лучше чужая рука, букет маргариток и немного раскаяния. Так
чище.
Комментариев нет:
Отправить комментарий